У жилища Отца с Сыном
Сын лежит на спине, сложив руки на животе. Глаза его Потускнели, лицо неузнаваемо изменилось. Одного взгляда достаточно,
чтобы увидеть, как он ослаб. Отец сидит у его изголовья, тупо глядя в пространство. Внезапно он бормочет про себя, стараясь не смотреть на сынишку:
— В таких случаях лучше ничего не есть… Это единственный способ. Но существует и предел голоданию…
— Как хорошо было бы, если бы я смог ходить, — слабо бормочет мальчик.
Отец с удивлением смотрит на Сына, который продолжает тоненьким голоском:
— Я знаю, еще немного, и я опять смогу ходить.
— Не… не говори глупостей. — Отец смущенно отворачивается и продолжает: — Я вовсе не прошу тебя идти в питейный ряд. А если ты захочешь поесть, я сам схожу туда. Лично я вовсе не так уж голоден. Чем дольше мы не будем есть, тем полезнее для нас… Человек может оставаться без пищи неделю или даже десять дней…
Внезапно Сын начинает стонать. Лицо его искажает страдание. Обеими руками надавив на живот, он весь скрючивается. Слышно, как он скрежещет зубами, силясь не стонать.
Отец так взволнован и смущен, что только беспомощно суетится: бегает то в кабину машины, то обратно, явно не зная, что ему предпринять. Сын же по-прежнему мучается от боли. Наконец боль, по-видимому, его отпускает и тело мальчика застывает в неподвижной позе.
У Отца как будто отлегло от души, и, два-три раза глубоко вздохнув, он начинает разговор на свою излюбленную тему:
— Что касается гостиной… то я передумал. Зачем отделывать ее в шотландском стиле, — говорит он, то ли стараясь отвлечь мальчика от мыслей о боли, то ли просто следуя привычному течению своих собственных мыслей…
Дом Киота (ночь)
Отане возвращается домой. Она застает Киота пьяным. У него бледное лицо и замутненный взор. Он сидит, покачиваясь, и, как только Отане снимает гэта, начинает осаждать жену вопросами:
— Ну, как Кацуко? Что она говорит? Правда, что она ранила парня из лавки? Она и в самом деле пырнула его ножом?
Отане уходит в кухню и, моя руки, отвечает оттуда сдержанно:
— Все это правда.
Затем, стоя спиной к мужу, она принимается готовить обед. То, что он говорит, она выслушивает, ни разу не обернувшись к нему.
— Пока тебя не было дома, я все думал и думал. Если окажется и в самом деле, что Кацуко набросилась с ножом на этого парня, то причина здесь одна. Ты согласна со мной? Одна-единственная. А именно, что этот парень и есть виновник того состояния, в котором она. сейчас находится* Как ты сама-то об этом думаешь?
— Кацуко ничего не говорит мне. Сколько я ее ни спрашивала, почему она решилась на такой ужасный поступок, какая причина заставила ее так ненавидеть Окабэ, она молчит, будто немая. Полицейский сказал, что если бы у нее были какие-то особые основания, то вина ее смягчилась бы. Поэтому я и настаивала и умоляла ее, чтобы она сказала мне правду, но она все молчит и молчит.
Киота. Будь у нее какая-нибудь иная причина, она бы ответила, а назвать эту стыдится.
Отане. Они хотят, чтобы ты тоже пришел в полицию.
Киота (он очень напуган). А при чем тут я? Кацуко ведь твоя племянница.
Отане. Но ты ее опекун. Я должна теперь навещать ее ежедневно. Что же мне сказать, если в полиции спросят, почему не приходит ее опекун?
Киота. Скажи, что он очень болен и не может прийти. Что за безобразие — таскать в полицию людей, которые не имеют никакого отношения к данному делу.
В домике Хэя
На коленях у Женщины сверток. Она неподвижно сидит в углу комнаты, опустив глаза в пол. Наступает вечер, темнота сгущается, и в ней уже едва различим силуэт Женщины, которая все сидит, как бы окаменев, устало понурив голову.
Дверь открывается, и в комнату входит Хэй. Как обычно, его неподвижные глаза не видят сидящей Женщины. Он проходит мимо нее, как если бы ее вовсе не было тут, снимает пальто и, аккуратно сложив, кладет в угол, а поверх него — изношенную шляпу альпиниста. Все это он проделывает, как всегда, медленно, не спеша.
Женщина чуть слышно вздыхает. Проведя рукой по волосам, она спрашивает сдавленным голосом:
— Как мне добиться, чтобы ты изменил свое отношение ко мне?
И тем же голосом, видимо, повторяя вопрос в сотый^ раз, продолжает:
— Что мне надо сделать, чтобы ты меня простил?
Хэй приподнимает крышку алюминиевой кастрюли, заглядывает в нее — она пуста. Женщина не приготовила ему еды. Тогда он, подойдя к коробке из-под мандаринов отмеривает всегдашнюю дозу риса и ячменя и ссыпает все это в кастрюлю. Он будто и не заметил, что Женщина не приготовила ему обед. Просто он делает то, что делал и раньше, возвращаясь домой, пока жил один.
Тогда Женщина встает и молча уходит со своим свертком из дома, даже не взглянув на Хэя.
Перед домиком Хэя
Женщина выходит на улицу. Редкие облака в вечернем небе отражают последние лучи заходящего солнца. Вскоре все вокруг окутывает тьма.
Женщина еще раз оборачивается на лачугу Хэя. Но в ее взгляде уже нет и тени волнения. В глазах ее — безразличие, теперь они стали стеклянные, как у Хэя.
Проходя мимо засохшего дерева, она останавливается, дотрагивается до него рукой и тихо говорит:
— Интересно, что это за порода?
По-видимому, стало прохладно. Женщину пробрала дрожь.
— Но раз дерево умерло, — едва слышно говорит она сама себе, — уже не имеет значения, какой оно было породы.
Прошептав эти слова, Женщина уходит, так и не оглянувшись на дом Хэя.
В домике Хэя
Хэй сидит на корточках перед печуркой. Дрова ярко разгорелись, и дым поднимается вверх белыми клубами,
У него словно окостеневшее лицо, без всякого выражения, а глаза, как две пустые дыры, ничего не видят. Они просто устремлены в темное пространство.
Дом Киота
Киота, как всегда, пьет. Занятая изготовлением бумажных цветов Отане рассказывает мужу:
— Похоже, что все обойдется благополучно. Недели через три парня уже выпишут из больницы. Он говорит, что и сам не знает, почему Кацуко набросилась на него с ножом. Но ни в чем ее не упрекает. Он даже заявил полицейскому, который ведет расследование, что поскольку он не обвиняет Кацуко, то, по его мнению, она не должна понести наказание за содеянное.
Киота. Он сказал так только потому, что сам совершил преступление и знает об этом. Разве кто-нибудь стал бы защищать человека, который его чуть не убил, если бы сам был ни в чем не виноват? То, что он так говорит, равносильно признанию.
Отане. Меня снова просили в полиции передать тебе, что ты должен явиться туда и дать показания по этому делу. Полицейскому, который заходил сюда, известно, что ты не болен. Он сказал, что если ты не явишься, то тебя арестуют.
Кцота даже привскочил на месте от неожиданности:
— Арестуют, меня? Это за что?
Но Отане продолжает, не повышая голоса, по-прежнему спокойно, занимаясь своими цветами:
— Кацуко говорит, что ей нужно тебе что-то сказать в присутствии полицейского.
— Кацуко нужно мне что-то сказать? Но что именно?! — чуть ли не кричит Киота.
Отане отвечает ему по-прежнему, не прерывая своего занятия.
— Не имею представления. Узнав про то, что парень выживет, Кацуко велела привести тебя. Только узнав, что парень выживет, она и сказала, что ей нужно тебе что-то сказать. А полицейский дал мне понять, что он уже знает, о чем пойдет речь.
В ответ Киота начинает орать:
— Сплошное вранье! Понятия не имею, что эта дрянная порочная девчонка наговорила в полиции! Сплошное вранье, должно быть…
Только теперь Отане медленно подняла глаза на Киота:
— Чего это ты так кричишь? И почему ты боишься идти в полицию? Если то, что сказала Кацуко, действительно сплошное вранье, тебе нечего волноваться.
Но Киота, нервно бегая из угла в угол по комнате, продолжает выкрикивать:
— А я и не боюсь — ни полиции, ни кого бы то ни было на свете. Как можно доказать заведомую ложь? Разве кто-нибудь осмелится поверить клевете?!
Продолжая орать, он идет в чулан и, распахнув дверь, вытаскивает оттуда большой чемодан, поспешно запихивает в него свою одежду и кое-какие ценные домашние вещи — то, что успевает захватить. Наконец, с трудом закрыв чемодан, он выбегает из дому, обув ботинки не на ту ногу и не удостоив Отане ни одним словом больше.
Молча наблюдавшая за ним Отане так же молча провожает его взглядом, а затем возвращается к своей работе, как будто перед тем не произошло ничего из ряда вон выходящего.
Палатка, где торгуют саке (ночь)
В распивочной палатке собралось несколько завсегдатаев, в их числе Масуда. Тощий старик, торгующий саке, разговаривает с Масудой:
— Что-то вы сегодня без своего приятеля. С ним ничего не случилось?
Масуда. Мы работали сегодня в разных местах. Думаю, что он скоро сюда явится. А я пока выпью для разнообразия какое-нибудь «дьявольское зелье».
Старик. Для усталого человека это все равно, что яд. А новая партия особенно крепка.
Масуда. Я научился пить не вчера и не позавчера. Что ты имеешь в виду, когда говоришь «яд»?
Старик. Ну что же, пей, мне нечего тебе больше сказать.
В жилище Отца с Сыном
Отец сгорбился от горя. Он понимает, что должен что-то предпринять, но никак не может решить, что именно.
— Правильно. Человек может жить без еды, — растерянно рассуждает он вслух, — но нельзя бесконечно держать больного без всякой пищи.
Он что-то еще бормочет себ под нос, но в конце концов встает и, взяв судки, непринужденно бросает Сыну:
— Я скоро вернусь, я пошел на Питейную улицу, — добавляет он неуверенно. — Только туда и обратно. Раздобуду тебе что-нибудь поесть.
Дом Масуды (ночь)
На пороге валяется пьяный Масуда. Тацу испуганно кричит:
— Что это? Кто тут?
С трудом ворочая головой, Масуда пытается заглянуть в комнату, потом оглядывается вокруг, не понимая, где он находится:
— Сейчас, сейчас. Дай мне осмотреться. И дай мне понять, что со мной бьіло… Значит, сначала я хлебнул в той проклятой лавчонке немножко этого «дьявольского зелья», потом завернул за угол и прошелся по питейному ряду…
Но из комнаты опять доносятся истошные крики женщины, которая явно не желает
выслушивать это пьяное бормотание:
— Кто тут? Кто ты такой, черт бы тебя побрал?!
Масуда, навострив уши, прислушивается и орет:
— Вот дура. Что это значит «кто тут?» Ну, есть ли еще где-нибудь на свете такая глупая баба, которая не могла бы узнать голос собственного мужа?!
После этого сёдзи отодвигается и свет из комнаты освещает крошечную прихожую. Тацу просовывает голову в образовавшуюся щель, чтобы узнать, кто там орет, и изумляется:
— Ах, это ты? Что же с тобой случилось?
— Что это значит «Ах, это ты?», — в свою очередь удивляется Масуда. — Прекрати свои шутки.
Тацу. Фу, опять от тебя несет. Снова ты напился своего «дьявольского зелья».
Масуда. Что значит «дьявольского зелья»? И что тут особенного, если я немного выпил?!
Тацу пытается приподнять Масуда и втащить его в комнату.
В этот момент приходит Хатцан, размахивая над головой пустой коробкой для завтрака. Оц останавливается, увидя Масуду и Тацу, довольно долго качает головой в знак неодобрения и так косится на Масуду, словно увидел что-то диковинное. Наконец он спрашивает:
— Эй, приятель, это ты? Это ты, а, старина?
Тацу отвечает:
— Это мой муженек! Разве вы были не вместе с ним сегодня вечером?
— Да мы сегодня вообще не виделись. Этот ликер, как назло, начали продавать, когда я еще работал. Жаль, что там обошлось без меня. А может, это было виски?
Не слушая того, что он говорит, Тацу просит:
— Извипи, но ты мне не подсобишь? Он такой тяжеленный, что одной мне не справиться…
— Ну, конечно! — с готовностью отвечает Хатцан и, бросив пустую коробку для завтрака, идет в прихожую и приподнимает с глинобитного пола Масуду, который спьяну все еще никак не возьмет в толк, что с ним все-таки происходит:
— Кто это? Что вы со мной делаете? — растерянно бормочет он, отпихивая Хатцана.
— Это я, старина, — отвечает Хатцан миролюбиво. — Вот! Держись за меня покрепче.
— Не смейте меня трогать! — визжит Масуда.
Но Хатцан, не слушая друга, втаскивает его в комнату, прямо так, как он был — в рабочих башмаках, и сам валится на пол рядом с ним.
— Мало мне, что мой собственный муж приходит домой мертвецки пьяный, мне еще и с тобой, значит, надо возиться, Хатцан? Что же мне делать с вами обоими? — ворчит Тацу.
— Нет, ты мне скажи, что ты решила относительно своего мужа? — спрашивает Хатцан.
Тацу только машет рукой в сторону Масуды:
— Да ты только полюбуйся на него!
Хатцан долго смотрит на Масуду с отсутствующим выражением лица, а потом начинает бормотать:
— Это мой приятель. Это мой старинный приятель. Но что он делает в моем доме, не сняв обувь, — это я не понимаю.
— Ты сам втащил его сюда в таком виде, Хатцан. И тоже вошел в дом, не сняв башмаков, — терпеливо объясняет ему Тацу.
Хатцан с ужасом разглядывает свои ноги, потом с трудом ползет по татами назад к прихожей, там с еще большим трудом встает на ноги, поднимает пустую коробку из-под завтрака и, кивнув Тацу, говорит на прощание:
— Ну что ж, смотри, хорошенько ухаживай за ним. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Передай от меня привет Ёсиэ, — отвечает Тацу.
В жилище Отца с Сыном
Отец возвращается домой, что-то жуя на ходу. Поставив на землю судки, он заглядывает в машину и радостно объявляет:
— Вот и я. Когда я сказал хозяину ресторана, что у тебя болит живот, он посочувствовал и дал мне кое-что специально для тебя.
Но Сын уже не в состоянии ни приподнять голову, ни что-нибудь сказать. Слабым, хриплым голосом он произносит только нечленораздельное «А-а-а…». И только после долгой паузы, собравшись с силами, довольно отчетливо предлагает:
— Я позабыл сказать тебе об этом раньше. Давай построим еще и плавательный бассейн.
Улыбнувшись почти что сквозь слезы, Отец отвечает ему нарочито громко:
— Да, ты это хорошо придумал… Так мы и поступим. Мы все сделаем именно так, как ты хочешь. Ну что ж, все, видимо, обойдется. Кризис уже миновал… ты начинаешь поправляться. .
Лицо Отца как будто проясняется, и он начинает даже напевать, что совсем на него непохоже. Он разжигает в печурке огонь и ставит на него кастрюлю с супом.
— …Дети обладают поразительной жизнеспособностью, — бормочет он про себя, а потом громко, чтобы слова его были слышны в машине, начинает разговаривать с Сыном: — Я совершенно согласен с тобой относительно бассейна, совершенно согласен. А что если поставить его в самом центре лужайки? Белый кафель среди вечнозеленой растительности выглядит совсем недурно. Правда, у нас возникнет небольшое затруднение с наполнением и спуском воды. Поскольку бассейн находится на вершине холма, необходимо построить водокачку для его заполнения водой и в засушливые месяцы. Кроме того, нам придется провести целую систему труб, поскольку это будет большой бассейн, очень большой, и к тому же постоянно наполненный чистой водой. Но мы что-нибудь придумаем и непременно его построим. В конце концов, это же твое предложение. И кроме того, это так необходимо для твоего здоровья… Ну вот… Суп уже горячий…
Отец снимает кастрюлю с жаровни, наливает супу в миску и ползет в машину.
— Это крепкий бульон. Самое полезное для тебя, поскольку ты так долго ничего не ел… Ты…
Корчась от боли, Сын хочет приподняться ему навстречу, но валится на спину и остается лежать без движения.
Отец выскакивает из машины — в глазах у него ужас — и бежит прочь, как будто за ним гонится злой дух. Перед домом Тамба-сана он наконец останавливается, замерев на месте, оглядывается на свое обиталище и громко рыдает. Миска валится у него из рук и, ударившись о камень, разбивается вдребезги.
Дверь дома Тамба-сана открывается, и старик выглядывает наружу.
— Что случилось? — испуганно спрашивает он.
Но Отец не слышит вопроса Тамба-сана. Он застыл на месте, уставившись в одну точку невидящими глазами.
Тогда Тамба-сан выходит на улицу и смотрит туда, куда направлен взгляд Отца — на старую ржавую машину со свалки, на это жалкое жилье двух бездомных. Но там теперь все тихо и спокойно.
Общественная колонка (утро)
К колонке пришли за водой Ёсиэ и Тацу. Пока вода набирается в ведра, они болтают, как ни в чем не бывало.
— Ну, как у тебя прошел вечер? — спрашивает Тацу. — Мой пришел домой мертвецки пьяный. Его уже не переделаешь!
— Все мужчины одинаковы! — отвечает соседка Ёсиэ. — Если бы они приносили домой хоть половину тех денег, что пропивают, нам жйлось бы намного лучше, верно?!
— Удивительное дело, понять не могу, почему они так много пьют? — отвечает вопросом на вопрос Тацу.
Ёсиэ. Может, у них в желудке завелись питоны или что-нибудь в этом роде? Во всяком случае, мне они просто осточертели, а тебе?
Разговор женщин прерывает появление на улице Масуды и Хатцана, которые выходят почти одновременнона этот раз каждый из своего собственного дома. Дойдя до колонки, оба начинают умываться. Потом, задрав голо-
ву, смотрят на небо. Домашние хозяйки, как всегда собравшиеся у колонки, с удивлением смотрят на эти две пары и перешептываются.
Первая домашняя хозяйка. Ну и ну! Похоже, они опять обменялись мужьями.
Вторая домашняя хозяйка. Они наверняка неплохо провели время, верно?
Масуда. Вроде бы сейчас пойдет дождь? На небе подозрительные облака.
Хатцан. Ты прав. Я думаю, такая хорошая погода долго не продержится.
Дорога (вечер)
По проселочной дороге, проложенной через пустыри, шагает Кацуко, она несет материал для изготовления бумажных цветов. Кацуко изменила прическу — вместо детских косичек теперь у нее волосы, распущенные по плечам. Ее нагоняет парень на велосипеде. Это Окабэ. Он в джинсах, джемпере, на фартуке вылинявшее название магазина — место его работы. Обут он в резиновые сапоги. Еще издали он окликает девушку по имени, а поравнявшись с ней, тормозит ножную педаль и заговаривает с Кацуко как ни в чем не бывало.
— Что с тобой произошло? Ты совсем перестала заходить к нам в лавку. Да, кстати, кажется, твой дядя удрал куда-то из дому?
Посмотрев на парня долгим взглядом, девушка отводит глаза и чуть слышно говорит:
— Я очень-очень жалею о том, что сделала…
Окабэ едва разобрал, что она сказала. Вглядываясь девушке в лицо, он шепчет:
— Я совершенно не понимаю, почему ты решилась на такой поступок, Кацуко? Скажи, почему, почему ты это сделала?
Кацуко снова поднимает глаза на Окабэ, но тут же отводит их в сторону. Потом она спокойным голосом говорит:
— Я сама хотела умереть.
— Ты сказала, что хотела умереть? Ты? недоумевает Окабэ.
Кацуко кивает.
Окабэ с недоумением глядит на нее.
— И все-таки я не понимаю, почему ты так поступила со мной! Особенно если сама хотела умереть! Почему?
Она отвечает не сразу, а с паузами:
— Я не знаю, как это выразить… Но когда я об этом думаю теперь, я сама себя не могу понять… Именно, когда я решила умереть… единственное, чего я боялась, это, что ты меня забудешь… Забудешь, как только я умру… Я испугалась..* Я так испугалась, что не могла больше выносить этой мысли…
Окабэ склоняет голову набок и переставляет одну ногу с земли на педаль, а другую ставит с педали на землю. Он бормочет:
— Гм-м… Вот это неожиданность.
Кацуко снова поднимает глаза на Окабэ.
Но Окабэ смотрит теперь куда-то в сторону… Неожиданно свистнув, он переводит взгляд на Кацуко:
— Пошли что-нибудь поедим, а?
— Я сейчас не хочу есть.
Улыбаясь, Окабэ соглашается:
— О’кей, тогда как-нибудь в другой раз…
Он ловко усаживается на велосипед и, помахав девушке рукой, удаляется, набавляя скорость.
Глядя вслед удаляющемуся Окабэ, Кацуко тихо и нежно говорит:
— Прости меня, Окабэ.
Старое кладбище
Могильные камни, многие из них свалились, загромоздив запущенное кладбище. Тамба-сан смотрит на Отца, который копает яму. В руках у него урна с прахом, завернутая в белую тряпку.
У Отца спутанные длинные волосы и обросшее бородой лицо. Закончив копать, он принимает из рук Тамба-сана урну и, двигаясь, как лунатик, опускает ее в яму. Затем, совсем обессиленный, он вылезает оттуда наверх.
Маленькая урна остается на дне глубокой ямы.
Тамба-сан смотрит на урну, потом на Отца, пытается что-то сказать, но, передумав, уходит, так и не произнеся ни слова.
Отец еще некоторое время смотрит на урну, потом делает такой жест, как будто что-то рисует в воздухе.
— Бассейн совсем закончен, — шепчет он, не отводя глаз от могилы.
…Взору его представляется белый кафельный бассейн, окруженный вечнозелеными деревьями. На поверхности воды — отражение изумрудной зелени ветвей и легкая рябь от ветерка в ослепительном сиянии золотых лучей солнца.
Общественная колонка (вечер)
Сима-сан возвращается домой. Как обычно, он снимает шляпу, любезно приветствуя домашних хозяек, которые занимаются там своим обычным делом — кто стирает, кто набирает воду.
— Здравствуйте. Видать, вы трудитесь вовсю, — весело говорит он, продолжая идти своей неестественной раскачивающейся походкой.
Домашние хозяйки провожают его теплым, дружелюбным взглядом, как будто смотреть на человека с такой нелепой, дергающейся походкой — одно удовольствие.
Вот он доходит до своего дома, и тут у него начинаются спазмы лица: мучительный нервный тик…
Трамвайный парк Рокутяна
Когда в отдалении, то тут, то там, зажигаются городские огни, Рокутян заводит свой трамвай в парк, приговаривая:
— До-дэс-ка-дэн! До-дэс-ка-дэн!
Левой рукой он поворачивает рукоятку, резко тормозит и останавливает вагон.
Затем он забирает настоящие и существующие лишь в его воображении инструменты, сходит с трамвая и приступает к его осмотру.
Обойдя вокруг вагона, он остается доволен:
— На этот раз парни из ремонтной бригады хорошо поработали. Если мой вагон — старый, это ведь еще не значит, что они могут небрежно относиться к своим обязанностям. Если ночью они не сделают все как положено, завтра утром я им задам. Они у меня получат!
Говоря это, Рокутян напоследок любовно проводит рукой по стенке вагона, затем взбирается на кучу мусора и направляется по тропинке домой.
Дом Рокутяна
Окуни зажигает свечу у буддистского алтаря, идет на кухню, начинает готовить обед.
Пустая комната, освещенная свечой и почти сплошь оклеенная рисунками, изображающими трамвай, на этот раз производит странное впечатление: рисунки выглядят, как настенная роспись.
Фары проезжающих машин и велосипедов отбрасывают свет на бумажные сёдзи, отблески этого света проникают сквозь них и, падая на стены, делают их похожими на цветные витражи в старинном соборе.
…Рокутян деловой походкой возвращается домой.