Очнулась я оттого, что Детлеф снял с меня шляпу и гладил мои волосы. Спросил, что случилось. Я ответила, что ничего не случилось. Я была настроена чертовски недружелюбно, но было приятно, что он обо мне заботится…
Уже все следующие выходные я провела с ним, и у меня снова появилась причина ходить в «Саунд» – Детлеф.
Это была страшно долгая песня с ним, – по крайней мере, такого взрыва чувств, как с Атце, не было. Сначала мы просто ходили в «Саунд». Вместе. Мы много разговаривали друг с другом. Я стала лучше понимать себя в разговорах с ним. Мы были с ним на равных, и я могла говорить обо всём, не боясь, что он захочет использовать мои слабости. С ним было интересно общаться. Если мы спорили, то он мог переубедить меня, а я его. Нет, конечно, – Детлеф понравился мне ещё в первый раз, когда мы встретились! Но всё же он не казался мне таким крутым типом как, например, Атце, – выглядел он слишком не по‑мужски, что ли, как‑то уж слишком изящно… Но понемногу я стала замечать, что дружба с Детлефом даёт мне гораздо больше, чем дружба с Атце. Я чувствовала, что влюбляюсь в него от субботы к субботе всё больше, хотя, наученная горьким опытом, сопротивлялась тому, чтобы зависеть от какого‑то парня. Но скоро мне пришлось признать, что я влюбилась в Детлефа по‑настоящему…
Но – ничего… Я была спокойна, как танк. Причиной этого спокойствия было ещё и то, что я жрала всё больше успокаивающих и только изредка закидывалась стимуляторами. Мне не нравились возбуждающие средства – я ведь и так всеми силами стремилась избавиться от окружающей меня нервозной обстановки. Я хотела мира и покоя! Только иногда, если не удавалось раздобыть валиума, я бодрила себя стимуляторами, – не сидеть же чистой, в самом деле!
А дома мне всё ещё приходилось играть пай‑девочку для мамы и её дружка… Я перестала спорить с ними, вела себя в высшей степени прилично. Я просто прекратила бороться – мне стало ясно, что дома ничего не изменишь. И заметила, что жизнь от этого стала только проще…
Рождество семьдесят пятого года – мне было тринадцать с половиной. Почему‑то мне показалось, что мои отношения с мамой настолько разрядились из‑за моей тупой покорности и обречённости, что я могу доверить ей часть правды. Так я сказала ей, что вовсе не всегда сплю у Кесси, что иногда я провожу ночи в «Саунде», если не успеваю на последний поезд. Такая правда ей, конечно, не понравилась, и она стала читать мне свои обычные морали. Я ответила ей, что это, наверное, не так плохо, если я провожу ночь в дискотеке, а утром прихожу домой вместо того, чтобы как многие дети в Гропиусштадте бухать и бродяжничать. И добавила, что пусть лучше она знает правду – я не хочу ей больше лгать! Она проглотила это…
Честно говоря, у меня уже давно не было желания искренне разговаривать с матерью – мне просто это было не нужно… Но постоянная ложь утомляла меня.
Становилась всё сложнее изобретать правдоподобные истории как бы прилично проведённого вечера. Настоящая причина моей неожиданной искренности была проста, – просто я хотела и Рождество и Новый год встретить в «Саунде», но всё никак не находила под это подходящей легенды… Но я, конечно, рассказывала матери, какое солидное и безобидное место этот «Саунд», и что туда ходят все мои подруги! Кроме того, я поставила ей на вид то, что она и сама может заметить, насколько спокойнее я стала с тех пор, как раз в неделю могу перебеситься…
Тем временем сцена в «Саунде» становилась всё тяжелее и тяжелее. Героин разорвался бомбой… И в нашей компании теперь только и было слышно: героин, героин… Собственно, все были против – перед нашими глазами было достаточно примеров того, как героин ломает людей. Ну а потом наши один за другим стали пробовать. Редко кто останавливался… Так получалось, что героин окончательно разрушил компанию. Те, кто пробовали героин, принадлежали уже к высшей касте…
Я испытывала ужас перед героином. Когда речь заходила о героине, я внезапно вспоминала, что мне ещё только тринадцать. С другой стороны, меня влекло к тем компаниям, в которых кололись. Для меня игловые были настоящими олимпийцами, настоящими богами… Игловые смотрели на нас, анашистов и глотарей, с нескрываемым презрением… Сверху вниз. Гашиш они называли детским наркотиком, и меня страшно удручало, что мне никогда не попасть к игловым, на настоящую сцену. Мне казалось, что этот мой глупый детский страх отрезает мне все пути наверх – я ведь действительно страшно боялась героина. Я точно знала, что дороги назад не будет…
Впрочем, то, что наша компания разваливалась, меня не особенно тревожило – у меня был Детлеф, и всё остальное было для меня не так уж важно. С Детлефом мне всё было нипочем… В следующее воскресенье я пригласила его к себе домой. Я знала, что мамы и Клауса не будет, приготовила ему настоящий обед, и мы сидели за столом, прямо как муж и жена.
Всю неделю я думала о Детлефе и радовалась приближающейся пятнице и «Саунду». В ту пятницу я пришла в клуб ещё чистая, но уже счастливая… Детлеф уже сидел там с какой‑то совершенно разваленной подругой. Я подсела к ним. Странно – Детлеф почти не обращал на меня внимания, я заметила, что он зациклен на чем‑то другом. И я подумала на секундочку, ну вот, история повторяется, – всё пошло как с Атце! Но нет, конечно, чепуха – эта подруга была уж слишком отвратительна…