А они всё говорили, перебивая друг друга, и до меня долетали только отрывки, из которых я не могла понять настоящего смысла беседы. Речь шла о героине – это я всё‑таки расслышала… Вдруг я неожиданно поняла: то ли Детлеф хочет от чувихи героин, то ли она собирается ему его всучить! Меня охватила паника. Я прямо заорала: «Человек…, старик…, да ты… ты просто тронулся! Тебе же только шестнадцать, какой героин, тебе нельзя!!!» Детлеф и ухом не повёл… Я сказала: «Эй, я достану тебе кислоты сегодня вечером. Я тебе много достану! Но, пожалуйста, не делай говна, я умоляю тебя, не делай!» Э, да я просто унижалась перед ним…
Он всё не реагировал, и тут я сделала огромную ошибку, о которой часто потом вспоминала. В панике я крикнула ему: «Детлеф, если ты берёшься за героин, то я больше не хочу ничего с тобой иметь! Всё, вали! Больше не хочу тебя видеть!» И убежала на танцпол.
Да, я всё сделала неправильно… К чему было это цирковое представление? Мне нужно было просто поговорить с ним. Один на один… Я уверена, он послушался бы меня. И мне нельзя было ни на секунду оставлять его одного, потому что он был совершенно обторчен, ещё когда говорил с этой дурой…
Уже через два часа кто‑то сказал мне, что Детлеф вмазался. Вместе со своим другом Берндом. Они даже не нюхали! Они просто вот так сразу взяли и вмазались!
Я видела Детлефа ещё несколько раз в ту ночь. Он улыбался мне откуда‑то издалека. Он выглядел очень счастливым. Нет, у меня не было желания говорить с ним! Я не хотела к нему. Это была ещё одна по‑настоящему кошмарная ночь. Как та суббота, когда я потеряла Атце… Детлеф ушёл! В тот мир, к которому я не принадлежала. Одним ударом, одним уколом всё общее между нами было разрушено!
Я продолжала ходить в «Саунд», а Детлеф скоро нашёл себе новую подругу. Её звали Анги, она была уродливая и бесчувственная. Я знала, что между ними вообще ничего нет. По‑моему, они даже не разговаривали друг с другом… Но она была игловой, и в этом было её преимущество. Иногда Детлеф подходил ко мне. А мне было всё равно – он стал мне совершенно чужим. Обычно он стрелял марку или пятьдесят пфеннигов. Не хватает на дозу, понятно… Если у меня были деньги, то я давала.
Воскресные утра были по‑настоящему омерзительны. Я ползла разбитая к метро и думала: «Боже, да что же это за говно со мной!» Я потеряла всякие ориентиры в этой жизни. Я не знала, зачем я хожу в «Саунд», зачем вяжусь с наркотой, я не знала, что мне делать, не знала вообще ничего! Гашиш мне уже давно осточертел. Обкуренная хэшем, я полностью уходила в себя и даже говорить не могла. Но мне же нужно было с кем‑то говорить, я же так хотела общения! Я хотела кого‑нибудь, потому что Детлефа у меня уже не было, стала принимать больше стимуляторов…
Если в субботу я была при деньгах, а на сцене были колёса, меня невозможно было остановить. У меня было плохое настроение, и я вбрасывала два каптагона, три эфедрина, еще пару коффи, то есть кофеиновых таблеток, и заливала всё это пивом.
Если после этого я была слишком взвинчена, мне это тоже не нравилось. Тогда я принимала мандракс и валиум…
Я уже не понимала, как я вообще добираюсь домой. По пути от метро к дому я падала по сотне раз, наверное. Доползала до какой‑нибудь лестницы около магазина, садилась там и отдыхала, скорчившись. Потом поднималась и направлялась к следующей точке, где можно было остановиться. От фонаря к дереву, и снова до следующего фонаря. Это был бесконечный путь. Я думала, что так и умру в дороге.
Хуже всего была боль в груди – как будто кто‑то буравил у меня в сердце.
На следующее утро, в понедельник, мама не будила меня. Когда она возвращалась с работы, я ещё лежала трупом в кровати, она отпаивала меня чаем с мёдом. Только днём во вторник я могла встать. Я говорила, что простудилась или давление поднялось. Давление у меня и в самом деле часто пошаливало… Я говорила маме, что у других в классе то же самое – переходный возраст, организм растёт и всё такое.
Главное, чтоб она не вызвала врача! Я боялась, врач заметит, что со мной на самом деле… Впрочем, мама и не собиралась вызывать никакого врача. Она всегда выглядела довольной, если я сама предоставляла ей какое‑то объяснение своей болезни.
Ну ладно – хватит! После одного из таких воскресений я решила отказаться от аптеки. До следующей субботы я сидела совершенно чистой и чувствовала себя мерзко.
В субботу в «Саунде» я кинула кислоты. Полный ужас. Это был первый раз, когда я напоролась на ужас… Снова появилась франкенштейнова морда на моём плакате.
Мне казалось, что я истекаю кровью. Это длилось часами… Я не могла ни говорить, ни ходить. В воскресенье как‑то добралась до клуба, села и пять часов просидела там, думая, что кровь так и хлещет из меня.
После этого глюка я поторопилась спрыгнуть. Никаких таблеток, никакого ЛСД!
На гашиш меня уже совершенно не тянуло. Я глотала только валиум и была совсем чистой. Я думаю, где‑то три недели. Это было, прямо скажем, говённое время. Мы как раз переехали в Кройцберг, и жили теперь совсем рядом со стеной. Кошмарный райончик, но аренда там меньше. Теперь у меня уходило полчаса в метро, чтобы добраться до школы в Гропиусштадте – но зато до «Саунда» стало ближе. «Саунд» был кошмарен без наркотиков. Там не происходило вообще ничего, но я упорно продолжала ходить…