– Ну, вот и встретились! – сказал я Сашке.
Он только сверкнул на меня глазами, а моя красавица разинула рот, развела руками и застыла. Уходя со двора, я обернулся. Она все еще стояла в той же позе.
Привод Перфильева был моим триумфом. Запирался Перфильев недолго и после нескольких очных ставок покаялся во всех преступлениях.
С этого времени сам граф обратил на меня внимание и стал давать мне труднейшие поручения.
“Черти” Парголовского шоссе
– Не раз во время дружеской беседы в кружке близких лиц приходилось мне рассказывать кое-что из приключений, пережитых мной во время розысков. И часто, даже очень часто после рассказа о какой-либо поимке отчаянного преступника или же рискованного предприятия с переодеванием мне задавали один и тот же вопрос:
– Неужели вам не было страшно?
– То есть как это – страшно? – приходилось мне отвечать.- Право, не думалось ни о каком страхе. Я просто делал свое дело, вот и все…
– Но ведь вас могли убить, ранить, сделать на всю жизнь калекой,- замечали мне.
И опять приходилось повторять, что в такие моменты как-то не думается об этом…
Впрочем, нечто вроде тяжелого, мучительного страха мне пришлось переживать. Это было в тех случаях, когда мне приходилось попадать в несколько необычную, так сказать, “неслужебную” обстановку.
Об одном из таких памятных случаев я и хочу рассказать.
* * *
Он произошел со мной на самых первых порах моей сыскной деятельности.
В 1858 году в Петербурге еще не существовало сыскного отделения, и делом розыска ведала наружная полиция в лице квартальных надзирателей и их помощников. В мой район, район квартального надзирателя Спасской части, входили Толкучий рынок и ближайшие к нему улицы, а также переулки, заселенные преимущественно людьми, составлявшими “дно” общества.
Дел было много. Убийства, грабежи и кражи следовали одно за другим, требуя от полицейских чинов очень напряженной работы. Несколько легче было только летом. С наступлением теплой поры многие преступные элементы, как тараканы, расползались в разные стороны, кто куда, преимущественно же в окрестности столицы, где, хотя и пошаливали, но на кровавые преступления решались довольно редко.
Пользуясь этим, я частенько навещал мою семью, проводившую лето на даче в Третьем Парголове. Наслаждаться прелестями дачной жизни приходилось, однако, недолго. Приедешь, бывало, на дачу часам к пяти, пообедаешь с семьей, погуляешь, а уже к десяти часам вечера спешишь обратно в город, чтобы успеть рассмотреть вечернюю почту и подготовиться к утреннему докладу у обер-полицеймейстера.
Пятнадцатого августа, как теперь помню, в день рождения моей годовалой дочурки Евгении к обеду забрели кое-кто из дачных соседей, и у нас вышло что-то вроде домашнего торжества. От оживленной беседы перешли к картам.
Я и не заметил, как подкралась ночь. Часы пробили два.
– Неужели ты сегодня поедешь в город? Смотри, глухая ночь! Останься до утра! – увидев мои сборы к отъезду, стала уговаривать меня жена.
“И в самом деле, не остаться ли до завтра? – подумалось мне.- А срочные дела? А составление утреннего доклада? А явка по начальству? Когда это я все успею, если еще промедлю?”
Не прошло и четверти часа, как мой иноходец Серко, запряженный в легкий кабриолет, стоял у крыльца.
Небо было покрыто тучами, и ночь была довольно темная. Впрочем, шоссе было ровное, дорога знакомая, поэтому я не старался сдерживать своего ретивого коня, думая только об одном – скорее бы добраться до петербургской квартиры.
Убаюкиваемый ездой, я было вздремнул и, чтобы рассеять сон, закурил папиросу, для чего придержал лошадь. Серко пошел шагом.
Из-за туч выбилась луна, посветлело… Прелестная теплая августовская ночь навеяла на меня совершенно несвойственное полицейскому мечтательное настроение. Давно забытые картины из детской жизни вставали одна за другой в моей памяти.
* * *
Вдруг моя лошадь остановилась, а затем круто шарахнулась в сторону. В тот же миг чья-то сильная рука схватила Серко под уздцы и осадила на месте… Я растерянно оглянулся вокруг и увидел, что по обеим сторонам моего кабриолета стоят две странные, фантастические фигуры…
Рожи их были совершенно черны, а под глазами и вокруг рта обрисовывались широкие красные дугообразные полосы. На головах красовались остроконечные колпачки с белыми кисточками. Черти, совершенные черти, как их изображают на дешевых картинках.
“Недостает только хвоста и рогов,- подумал я,- Однако ясное дело – жулики!”
Вижу, что дело принимает для меня дурной оборот.
У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он трубно прорычал грубым, хриплым голосом:
– Нечестивый! Гряди за мной в ад!
Я не потерял присутствия духа.
– Полно дурака-то валять! Говори скорее, что тебе от меня надо? Мне нужно торопиться в город,- проговорил я, глядя в упор на черта и в то же время обдумывая, как бы благополучно отделаться от этих мазаных бродяг.
– Митрич, кончай комедь ломать! Вишь, прохвост не боится нечистой силы!
В ответ на замечание своего товарища, стоявшего с правой стороны кабриолета, Митрич вполне уже естественным голосом произнес: