* * *
Мало-помалу перед нами стал вырисовываться образ убитого. Это была чрезвычайно странная, загадочная натура.
Унаследовав после смерти своего отца огромное состояние, большей частью в недвижимости и наличных кредитных билетах, убитый поспешил прежде всего обратить все деньги в процентные бумаги, которые внес вкладом в Государственный банк на сумму более трехсот тысяч рублей. Казалось бы, обладая большим состоянием и молодостью, Костырев мог бы вести жизнь привольную и интересную, а между тем этот человек совершенно уединился и зажил жизнью не то отшельника, не то фанатика-схимника. Он редко куда ездил и почти никого не принимал. Ужасная скупость, вернее, алчность овладела им. О его скупости ходили анекдоты, баснословные рассказы, оказавшиеся, однако, при проверке сущей правдой.
Первой из знавших Костырева и Федорову была допрошена жена кассира губернского казначейства Морозова. Она рассказала, что покойных часто навещал меняла Шилов. На этого Шилова всегда жаловалась убитая старуха нянька, говорившая, что “пустит этот подлец Шилов Васеньку по миру, ей-ей, пустит”. Оказалось, что Шилов отобрал у Костырева купонные листы от всех процентных бумаг вперед на десять лет, выдав взамен пустую расписку.
Почти то же показала и тетка убитого.
Все эти показания пролили очень мало света на мрачное двойное убийство. Они были ценны только в том отношении, что давали кое-какие сведения об имущественном положении убитого Костырева.
Таким образом, в руках сыскной полиции находились только двое – Николаев и Семенов, подозреваемые в убийстве. Прямых улик об их участии в преступлении не было, ибо обыск их имущества и жилья, как я уже говорил, не дал ничего существенного.
* * *
И вот настал памятный и знаменательный для нас день – седьмое ноября. В этот день к нам доставили для допроса дворника Семенова, запасного унтер-офицера. В начале допроса он отрицал какое бы то ни было участие в этом страшном деле. Но вдруг он побледнел, схватился руками за голову, точно стараясь закрыть глаза от каких-то видений, и голосом, полным ужаса и тоски, тихо прошептал:
– Не могу… Не могу больше… Силушки моей нет!
– Что с тобой? – спросил я его.
– Вот опять… Опять стоят передо мной,- продолжал возбужденно Семенов, теперь уже с ужасом глядя перед собой широко раскрытыми глазами,- Вот она извивается… Вот я ей рот закрываю.
Он затрясся, повалился на пол, и из его побелевших губ вырвалось мучительным стоном:
– Мой грех… Берите меня, судите меня! Это я убил Костырева и старуху! Когда он немного успокоился, то подробно рассказал о том, как они вместе
с Николаевым осуществили это зверское двойное убийство.
* * *
– Эх, погубил меня Никита Николаев! – начал Семенов.- А ведь мы с ним не только давнюю дружбу водили, а близкими земляками были – оба мы из Новгородской губернии. Новгородского уезда. Двадцать восьмого октября жена у меня именины справляла. Пришел ко мне Николаев и, между прочим, говорит: “Хочешь. Федор, разбогатеть?” “Как,- говорю,- не хотеть, только каким же это манером из бедного богачом сделаться?” “А вот каким,- отвечает Николаев.- Живет в нашем доме страшный богач Костырев с нянькой-старухой Федоровой. Деньжищ у него, бают, видимо-невидимо, миллионы. Помоги мне убить их. Деньги заберем, вот и разбогатеем. Мне с женой с ними не справиться. Что же, согласен?” “Нет,- говорю,- друг сердечный, за такое разбогатение дорожка одна – на каторгу. Бог с ними, с деньгами, коли за них кровь христианскую проливать надобно да ноги под кандалы подставлять”.
Этот отказ Семенова не обескуражил Николаева. Как злой демон-искуситель, он не отходил от Семенова, возвращаясь все к тому же разговору об убийстве богача и старухи. Он рисовал ему картины будущего привольного житья, старался всеми силами и уловками склонить Семенова на пособничество. Он, положительно, гипнотизировал его, однако Семенов не сдавался.
Настал следующий день, роковое двадцать девятое октября. Под предлогом осмотра лошадей Николаев пригласил к себе Семенова и тут, у себя в дворницкой, опять стал упрашивать помочь ему убить и ограбить Костырева. Он пригласил Семенова в трактир, они потребовали водки, чаю. Выпили по три стаканчика водки. Семенов малость охмелел. Пробыв в трактире около часа, они вернулись в дом Николаева.
– Вот что, Федя,- начал Николаев,- ты иди из ворот налево за угол и встань в подвальном помещении против квартиры Костырева, а я пойду в ту квартиру, надобно мне…
Семенов послушно направился к указанному месту. Николаев же быстро вошел в дворницкую, переоделся, оставшись в одной фуфайке красного цвета и жилете без передника, “чтоб кровью не залить его”.
– Ну, Федор, слушай, как только я крикну тебе оттуда, беги ко мне. Николаев подошел к квартире Костырева с черного хода, где лестница не
была освещена, и позвонил. Прошло несколько секунд, потом послышался старческий шамкающий голос:
– Кто там?
– Дворник, насчет водопровода,- ответил бесстрастным тоном убийца.
Дверь открылась, Николаев быстро вошел, оставив ее открытой настежь.
В эту секунду до Семенова донеслись испуганные возгласы старухи: “Что тебе?.. Что тебе надо?..” – и ответ Николаева: “Души ваши дьявольские и деньги ваши!”