* * *
Как это часто бывает, дело решил случай. Пришли ответы на запросы о Москаленко, и, просматривая их, я убедился, что в 1884 году он, несомненно, занимался в Петербурге кражами. Впрочем, это легко было проверить, так как в показаниях Москаленко были данные, позволяющие установить, где он жил, где служил и так далее. Но вдруг взгляд мой упал на протокол, в который было занесено показание одного из священников Себежского уезда. Узнав об обыске у Москаленко и бегстве его, священник явился в полицию и заявил следующее.
К нему пришел незнакомый человек и рассказал, что служил управляющим у графа К., у которого нажил большой капитал, что граф судился с ним из-за этих денег, просудил все свое состояние, но спорный капитал остался у него и хранится в Полоцке. Средств ехать в Полоцк у него нет, поэтому он просит небольшую сумму на поездку, обещая за эту услугу вознаградить с лихвой. Священник ему поверил, дал пятьдесят рублей и, конечно, после того с должником своим не встречался.
– Ну и ну! – невольно вырвалось у меня.- Вот он где, Ельбинович-то наш! Значит, практиковаться-то он начал с пятидесяти рублей в провинции, а потом уж дошел до “благотворительности”… Постой, голубчик, уж теперь-то ты от меня не уйдешь!
Я более не сомневался, что Москаленко, как опытный вор, находится в Петербурге под чужим именем. Я направил сыщика для проверки, где он жил в 1884 году, какие и когда были совершены кражи, с кем он знался и был знаком.
* * *
Все пошло как по маслу. Выяснилось, между прочим, что у Москаленко была любовница, вдова Антипова. Естественно было предположить, что и теперь они продолжают знакомство. Я распорядился разыскать эту самую Антипову.
Оказалось, что живет она по Старо-Петербургскому проспекту и что проживает с ней мещанин Васильев, который, как выяснилось при задержании, и был тем самым Москаленко и тем самым… Ельбиновичем. В обнаружении своей личности Москаленко, как человек неглупый, не запирался, а историям с отцом Иоанном и архимандритом Мелетием придал совсем-таки нежелательный для них характер.
Дело, по его словам, заключалось в том, что он действительно “поддел” батюшек, но и они его, мол, надули! Один сунул в газетной бумаге вместо двух тысяч рублей всего пятьдесят, и то старыми бумажками, а другой вместо трех тысяч рублей дал всего сорок.
– Какие там пять тысяч рублей! Я и в глаза таких денег не видал! – уверял мошенник, пытаясь осрамить и выставить в смешном виде отца Иоанна и архимандрита.
Не поздоровилось бы им на суде от таких показаний. На это мошенник, очевидно, и рассчитывал. Я решил во что бы то ни стало отыскать деньги.
– Врать ты можешь сколько угодно,- сказал я,- но деньги ты передал Антиповой! Она созналась.
– Ну, если созналась, так пусть их покажет и отдаст вам,- сказал Москаленко.
Очевидно, этот метод допроса не мог дать никакого результата. Но ведь и он, и Антипова знали же, где деньги.
Антипова была видной, рослой и дебелой, тоже видавшей виды бабой.
– Послушай, матушка! Деньги ведь Москаленко передал тебе. Он сознался. Где они? Сознайся и ты, лучше будет.
– Пусть врет больше! Если передал, то куда бы я их дела? Не в банк же понесу! – бойко ответила Антипова.
Оба уперлись, и все тут.
Три дня держал я Антипову в камере участка – авось одумается. Наконец опять вызвал.
– Ну что, надумала сказать, где деньги?
– Ни о каких таких деньгах я не знаю.
Я решил пригрозить.
– Ой, баба! Не шути… год будешь в остроге сидеть, пока не сознаешься. Гляди!
– Воля ваша!
Оставалось одно: устроить побег Антиповой из участка и проследить, что она будет делать на свободе.
Я решил обставить дело так, будто бы надзор за камерой ведется очень плохо. Выбрав надежных городовых, я объяснил им, в чем дело, и приказал притворяться пьяными, делать вид, будто они засыпают прямо у дверей, не запирать их… А сам, помимо того, решил воспользоваться услугами одной из самых опытных агентш, жены городового Федосова.
* * *
В один прекрасный день камера Антиповой отворилась и представлявшийся пьяным городовой с бранью и проклятиями втолкнул туда упирающуюся и кричащую новую “арестантку”.
Оставшись наедине с Антиповой, после того как городовой водворил ее в камеру, Федосова начала громко плакать и проклинать полицию, чем, естественно, возбудила сочувствие Антиповой. Слово за слово, и к вечеру между двумя женщинами установились самые дружеские отношения. Так прошел весь день и ночь. На следующий день сторожить камеру явился Федосов, муж агентши. Он пошатывался и бормотал что-то невнятное.
При виде этого стража Федосова сообщила на ухо своей соседке, что как только этот проклятый городовой уляжется на деревянную скамейку и захрапит, она, Федосова, намерена бежать.
– Я знаю здесь все ходы и выходы, а этот пьяница будет лежать, как колода,- добавила Федосова.
– И я с тобой,- проговорила Антипова, соблазнясь намерением Федосовой.
– Как хочешь,- безразличным тоном сказала Федосова.
Городовой начал похрапывать, а Федосова и не думала приводить в исполнение свое намерение. Она о чем-то задумалась.
– Ну, что же ты?
– Да вот думаю, что убежать-то мы убежим, а куда я затем денусь? Полиция начнет разыскивать, надо на первых порах уехать из Питера, а потом, когда горячка пройдет, можно и воротиться. Беда только в том, что уехать из города и прожить на стороне денег стоит, а у меня медный пятак за душой. С ним далеко не уйдешь!